Наконец-то Ирландия приняла Лиссабонский договор и теперь Европейский союз может продвигаться дальше, согласно своему плану установления мирового господства, пишет Inopressa.ru со ссылкой на The Financial Times.

В течение нескольких ближайших месяцев у ЕС, скорее всего, появятся президент и министр иностранных дел. Тони Блэр претендует на высший пост, а кандидаты из Швеции, Голландии и Бельгии поборются за роль главы внешнеполитического ведомства.

Укрепленный своими новыми внешнеполитическими институтами, Евросоюз сможет потребовать относиться к себе как к серьезной глобальной сверхдержаве. К примеру, Дэвид Милибэнд, британский министр иностранных дел, заявил: "Не должно быть G2 из США и Китая. Должна быть G3 с Европейским союзом".

Впрочем, то, что происходит в Брюсселе или даже в трехсторонних отношениях между США, Китаем и Европой, имеет второстепенное значение. В полной мере глобальные амбиции Европы проявляются в "двадцатке".

Жан Монне, отец-основатель ЕС, верил в то, что европейское единство является не конечной целью, но "лишь этапом на пути к организованному миру будущего". Его преемники в Брюсселе не делают секрета из того, что, по их мнению, наднациональное управление в ЕС должно стать моделью для остального мира.

"Осознание того, что "двадцатка" - троянский конь Европы, пришло ко мне на последнем саммите "двадцатки" в Питтсбурге пару недель назад, - пишет автор публикации. - Окружение и атмосфера казались на удивление знакомыми. И тогда я понял, что вновь оказался в Брюсселе, а это лишь глобальная версия саммита Европейского союза".

Даже формат саммита был тем же самым: вечером накануне - совместный ужин, затем день на переговоры по нерешаемым вопросам, коммюнике, наполненное специальным жаргоном, создание непрозрачных рабочих групп, национальные брифинг-румы для пресс-конференции по окончании встречи.

Все эти процедуры знакомы европейским лидерам и в то же время сравнительно новы для их коллег из Америк и Азии, которых, впрочем, европейцы тщательно "втаскивают" в эту структуру.

Европейцы не просто задавали тон на саммите "двадцатки", они также господствовали в процедурных вопросах. Такие огромные страны, как Бразилия, Китай, Индия и США, были представлены лишь одним лидером, тогда как от Европы было 8 человек - от Британии, Франции, Германии, Италии, Испании, Нидерландов, а также председатели Еврокомиссии и Европейского совета. Главы большинства неправительственных международных организаций также были европейцами - Доминик Стросс-Кан от МВФ, Паскаль Лами от ВТО и Марио Драги от Совета по финансовой стабильности.

Могут возразить, что европейские процедуры, напротив, стали синонимом неэффективности и бюрократизма. Тот же Лиссабонский договор, в конечном счете, еще может быть отклонен Британией или Чехией. Однако длящаяся 8 лет сага об этом договоре может быть понята и иначе. Едва лишь ЕС возьмется за что-то, он держится мертвой хваткой. Процессы, инициируемые на саммитах ЕС, продвигаются скромными шажками, но через годы приводят к серьезным политическим последствиям. То же самое может произойти и с решениями, принятыми в Питтсбурге.

Конечно, между возможностями ЕС и "двадцатки" в ее нынешнем виде существенная разница. У "двадцатки" нет своей армии бюрократов наподобие той, что заседает в Брюсселе. Также не существует законодательного и судебного органов "двадцатки", которые могли бы принуждать к выполнению решений форума. Более того, ясно, что США и Китай будут ревностно оберегать свой суверенитет.

И все же ядро чего-то нового было создано, заключает колумнист. Чтобы понять его потенциал, стоит обратиться к декларации Шумана от 1950 года, которая легла в основу процесса европейской интеграции. Там говорится, что "Европа не будет создана сразу или же в соответствии с одним планом. Она будет построена через конкретные достижения, которые сперва создадут солидарность де-факто".